— И что теперь будет?

— Что будет? Никто его выпускать не будет. Завтра прокурорский помощник, что сегодня в суде был, с утра, в изолятор приедет и просто препроводит Козлова на служебной машине в прокуратуру или к нам, в полицию, а там его или снова в суд арестовывать повезут, или по какой — ни будь левой шняге по новой закроют. В любом случае его из изолятора в семь часов напнут на свободу, а на пороге его помощник прокурора и примет в свои заботливые руки.

— Владимир Алексеевич, а если, теоретически, помощник прокурора опоздает, или вообще не приедет, то что будет?

— Саша, а ты знаешь, по какой причине помощник прокурора может не приехать?

Да, что вы, Владимир Алексеевич, я чисто теоретически спрашиваю, ведь в учебнике обществоведения ответа на этот вопрос, я уверен, нет, а мне надо, так сказать, соединять теорию и практику.

— Ну если копнуть чистую теорию…- Владимир Алексеевич задумался на несколько секунд: — Но это чисто между нами. Если помощник к семи часам утра приехать не успевает, он должен обязательно позвонить в изолятор, предупредить, что он опаздывает, но скоро будет и всю ответственность берет на себя. Тогда условного Козлова в изоляторе просто придержат под тем или иным предлогом.

— То есть, если помощник прокурора опоздает, человека не выпустят?

— Нет, конечно, кому надо из –за какого Козлова ругаться с прокуратурой, тем более, что работу изолятора проверяет прокуратура.

— И что, ничего нельзя сделать?

— Ну, если бы я сидел в изоляторе, и у меня был адвокат, то, если бы мой адвокат не ломился бы в дверь изолятора с требованием меня выпустить, то я бы потом сделал такому адвокату очень больно. Ну ты понял мою мысль?

— Спасибо вам большое, Владимир Алексеевич — я изобразил почтительный поклон в японском стиле: — вы очень продвинули меня на пути познания такого важного предмета, как обществоведение. Теперь я буду вас называть сэнсей.

— Иди отсюда, ученик.

— Хитоми.

— Что?

— Хитоми по-японски — ученик. До свидания, Владимир Алексеевич, саенара.

Мне оставалось только согласовать с координатором группы «Спасем Мишу» наши совместные действия на завтра, встретиться со своими соратниками из «Банды четырех» и выяснить судьбу Тани Белохвостиковой и ее мамы.

Последний пункт разрешился раньше остальных. Таню я увидел, сидящую на лавочке, возле моего подъезда. Правда узнал я ее с большим трудом.

— Саша! — мне навстречу встала девушка, одетая в какой-то сэконд хэнд и с измазанным, какой-то желтой субстанцией, опухшим лицом.

— Таня? — моему удивлению не было предела.

— Я такая страшная, да? — девушка резко отвернулась, закрыв лицо руками.

— Ты совсем не страшная! — я инстинктивно ухватил Таню за плечи и прижал ее к себе: — Просто я только что думал о тебе, а тут ты, как в сказке.

— Чудище лесное? Не спорь, я знаю, как я выгляжу.

— Хорошо ты выглядишь, а если и есть отдельные недостатки, то завтра –послезавтра от них и следа не останется, я знаю. Я же сам неделю назад, с разбитой вдрызг мордой, в больнице лежал, а сейчас видишь, как новенький.

— Правда? — Таня робко потерлась щекой о мою кисть, лежащую на ее плече.

— Конечно правда. Давай, рассказывай, как у тебя дела? Я же ничего не знаю, вот, как раз собирался тебя разыскивать.

— У меня все плохо. Мы с мамой попали под взрыв на Мосту. Нам еще повезло. До цистерны с топливом, что взорвалась, было много машин, поэтому мы успели убежать. Мне стеклом лицо посекло, но врачи обещают, что шрамов не будет, вернее будут, но очень мелкие, видно почти не будет. А мама грудью о руль ударилась. Я ей говорила, чтобы она пристегнулась, а она сказала, что сейчас за Мостом будет снова досмотр, и не стала пристегиваться. Там топливо, горящее вылилось, но уклон был не очень большой, оно медленно растекалось и, поэтому, многие успели убежать. Я маму вытащила из-за руля и тащила на себе, сколько могла, она сама идти не могла. Машина и все вещи сгорели. Там люди горели, многие из машин не могли вылезти. Там некоторые, на Мосту, вместо трех рядов, в четвертый ряд влезли, и…они просто не смогли двери машин открыть, лезли, кто успел, через опушенные стекла и по крышам машин бежали. Многие подали с крыш…они так кричали! — Таня повернулась ко мне, ткнулась в лицо и глухо, содрогаясь, зарыдала.

Наконец она успокоилась, после чего вырвалась из моих рук и снова отвернулась.

— С мамой то что? — осторожно спросил я, боясь услышать ответ.

— С мамой? С мамой все в порядке. — в голосе Тани зазвучала наигранная веселость: — Мама в больнице, обследуют, прогноз благоприятный.

— А когда выписать обещают?

— Выписать? Не знаю? А куда, куда выписать? — судя по тембру голоса девушки, Таня плавно входила в истерику: — Скажи мне, Саша, куда выписываться? Я пыталась домой попасть — случайно ключи от квартиры в шорты сунула, иначе бы вместе с сумкой пропали, а попасть не смогла. Замочные скважины чем-то залиты, я не смогла ключи никуда сунуть, а на двери красной краской написано — «Шлюхи». Скажи, Саша, ты умный, куда мне маму выписывать?

— А ты куда собралась, да еще с вещами?

— С какими вещами? А! — Было ощущение, что Таня только что увидела, что у нее на руке висит цветастый пакет с какими-то тряпками.

— Это мне, Саша, больные собрали, я даже не знаю, что там.

Я заглянул. Через горловину пакета была видна упаковка какого-то сока, пачка печенья, и несколько разномастных яблок.

— Там, Таня, еда. Нормальная. Девочке хватит на один день поесть. Так куда ты шла?

— Я не знаю, хотела тебя увидеть, посоветоваться. У меня есть адрес одной маминой знакомой, она должна меня принять на пару дней, а потом мэр обещал помочь.

— Понятно. — я подхватил девушку под руку и потащил к подъезду.

— Ты куда меня тащишь? — Таня попыталась вырваться, но не преуспела в этом, я затолкал ее в холл подъезда

— К себе!

— Зачем⁈ — мне кажется Таня испугалась моего напора.

— Насиловать! Ты что такая пугливая? У меня родители дома. Ты сейчас помоешься, отдохнешь, поешь нормально, а потом решим, как в твою квартиру попасть. Давай, нажимай на кнопку.

При появлении в нашей квартире ранено-пострадавшей одноклассницы, практически сироты, при живой матери, моя мама развила кипучую деятельность, да так, что через час Таня, отмытая, расчесанная, одетая в мамин пижамный комплект (не волнуйся, Танечка, я его не разу не одевала, только после магазина постирала в режиме деликатной стирки, Китай, сама понимаешь) уже клевала носом над стаканом со сладким чаем.

— Пойдем Танюша, я тебе в Сашкиной комнате свежее белье постелила, пойдем поспишь. — Мама подхватила измученного белого лебеденка под крыло и повела в МОЮ комнаты, на ходу воркуя: — А за Сашу не беспокойся, я ему на кухонном уголке постелю, он любит на кухне спать.

Внук всегда подозревал, что мама очень хотела девочку.

— А ты! — через минуту мама вернулась, чтобы тут же ткнуть в меня обвиняющим перстом: — Не вздумай в свою комнату зайти, чтобы тебе там не нужно было, до завтра это потерпит. Ты меня понял?

— Мама, я что идиот?

— Я не знаю, кто ты, но бабушкой становится я пока не готова. — мама погрозила мне еще раз пальцем и вышла из кухни в комнату, где уже давно прятался отец. Интересно, папе мама скажет, чтобы ничего не искал до утра в моей комнате?

В воскресенье адвокат — атторней Попандопуло Василий Кузьмич проснулся очень рано от громкого стука в дверь. Шепнув завозившейся супруге «Спи, солнышко», Кузьмич, роняя тапки, бросился к двери, открыл ее не глянув в глазок, не спросив сакраментальное «Кто там?», адвокат щелкнул запорами, думая только об одном — лишь бы проклятый стук заткнулся. Дверь распахнулась, и юрист тут же пожалел, что пытался сохранить сон нервной супруги — за дверью стоял мальчик. Тот самый мальчик, который вчера, в суде, вынес адвокату весь мозг, чуть не поссорил Василия Кузьмича с составом суда и помощником прокурора. Адвокат навалился на дверь, пытаясь ее захлопнуть, но ужасный мальчик оказался быстрее — сунул дверь за порог и холодно глядя в глаза адвокату, сказал: